Осень (Autumn) by Boris Pasternak

I have let my household disperse,
My dear ones have long been apart,
And a familiar loneliness
Fills all of nature and all my heart.

Here I am with you in the lodge.
No one walks through the woods these days.
As in the old song, undergrowth
Has almost hidden the forest ways.

Forlornly, the timber walls
Look down on the two of us here.
We did not promise to leap obstacles,
We shall fall at last in the clear.

We shall sit down from one till three,
You with embroidery, I deep
In a book, and at dawn shall not see
When we kiss each other to sleep.

More richly and more recklessly,
Leaves, leaves, give tongue and whirl away,
Fill yesterday’s cup of bitterness
With the sadness of today.

Impulse, enchantment, beauty!
Let’s dissolve in September wind
And enter the rustle of autumn!
Be still, or go out of your mind!

As the coppice lets slip its leaves,
You let your dress slip rustling down
And throw yourself into my arms
In your silk-tasselled dressing gown.

You are my joy on the brink
Of disaster, when life becomes
A plague, and beauty is daring,
And draws us into each other’s arms.

By Бори́с Леони́дович Пастерна́к
(Boris Leonidovich Pasternak)
(c.1947 or 1949)
from Доктор Живаго
(Doctor Zhivago – where it is presented as the work of the titular character)
translated by Jon Stallworthy and Peter France

Осень

Я дал разъехаться домашним,
Все близкие давно в разброде,
И одиночеством всегдашним
Полно всё в сердце и природе.

И вот я здесь с тобой в сторожке.
В лесу безлюдно и пустынно.
Как в песне, стежки и дорожки
Позаросли наполовину.

Теперь на нас одних с печалью
Глядят бревенчатые стены.
Мы брать преград не обещали,
Мы будем гибнуть откровенно.

Мы сядем в час и встанем в третьем,
Я с книгою, ты с вышиваньем,
И на рассвете не заметим,
Как целоваться перестанем.

Еще пышней и бесшабашней
Шумите, осыпайтесь, листья,
И чашу горечи вчерашней
Сегодняшней тоской превысьте.

Привязанность, влеченье, прелесть!
Рассеемся в сентябрьском шуме!
Заройся вся в осенний шелест!
Замри или ополоумей!

Ты так же сбрасываешь платье,
Как роща сбрасывает листья,
Когда ты падаешь в объятье
В халате с шелковою кистью.

Ты — благо гибельного шага,
Когда житье тошней недуга,
А корень красоты — отвага,
И это тянет нас друг к другу.

Advertisement

Русский ум (The Russian Mind) by Vyacheslav Ivanov

A capricious, avaricious mind –
Like fire, the Russian mind is dire:
Irrepressible, lucidity for hire,
So gay – and gloom will always find.

Like an undeviating needle,
It sees the pole in ripples and murky still;
From abstract daydreams in life’s cradle
It shows the course for timorous will.

The way an eagle sees through fog
It examines all the valley’s dust,
I will reflect sensibly about the earth
While bathing in dark mystical must.

by Вячеслав Иванович Иванов
(Vyacheslav Ivanovich Ivanov)
(1890)
translated by Albert C. Todd

Русский ум

Своеначальный, жадный ум,-
Как пламень, русский ум опасен
Так он неудержим, так ясен,
Так весел он — и так угрюм.

Подобный стрелке неуклонной,
Он видит полюс в зыбь и муть,
Он в жизнь от грезы отвлеченной
Пугливой воле кажет путь.

Как чрез туманы взор орлиный
Обслеживает прах долины,
Он здраво мыслит о земле,
В мистической купаясь мгле.

A recital of the poem by Pavel Besedin which requires you to go to YouTube to hear.

Additional information: Vyacheslav Ivanovich Ivanov (Вячесла́в Ива́нович Ива́нов) who was born 28 February [O.S. 16 February] 1866 and died 16 July 1949 was a Russian poet and playwright associated with the Russian Symbolist movement. He was also a philosopher, translator, and literary critic.

Akhmatova had a dim view of him as, aside from trying to persuade her to leave her husband Nikolay Gumilyov, “…Akhmatova indignantly recalled that Ivanov would often weep as she recited her verse at the turreted house, but would later, “vehemently criticize,” the same poems at literary salons. Akhmatova would never forgive him for this. Her ultimate evaluation of her former patron was as follows, “Vyacheslav was neither grand nor magnificent (he thought this up himself) but a ‘catcher of men.'”

Extraordinarily erudite, Ivanov was educated in philology and history at the universities of Moscow, Berlin, and Paris. He wrote poems beginning in childhood and was first published in 1898. His first two collections, Kormchie zviozdy (Pilot Stars) (1903) and Prozrachnost’ (Transparence) (1904), were published while he was traveling in Greece, Egypt, and Palestine. He was immediately recognized as a leading Symbolist poet.

Ivanov’s poetry was majestic, solemn, and declamatory, more like the odes of the eighteenth century studded with erudite references to the classics. All of his writing was about art, whose purpose he saw as the creation of spiritual myths in a religious-mystical, collective activity.

Beginning in 1905 his apartment in St. Petersburg, known as “The Tower,” was the center of communication for poets, artists, scholars, and scientists, who met every Wednesday for their celebrated gathering. An insight into his worldview can be gained by realizing that during the worst times of the terrible upheaval of the Civil War he could be found working on his dissertation about the cult of Dionysus, which he defended in Baku in 1921.

In 1924 Ivanov emigrated to Rome, where he remained for the rest of his life, aloof and disengaged from émigré life and politics.

Biographical information about Ivanov, p.14, ‘Twentieth Century Russian Poetry’ (1993), compiled by Yevgeny Yevtushenko (ed. Albert C. Todd and Max Hayward) , published by Fourth Estate Limited by arrangement with Doubleday of Bantam Doubleday Dell Publishing Group Inc. (transcribed as found in the original text).

Август (August) by Boris Pasternak

As it promised without deception
the sun burst through early in the morning
with a slanting saffron strip
from the curtain to the divan.

It covered with a hot ochre
the neighbouring forest, the houses of the village,
my bed, the damp pillow
and the edge of the wall behind the book shelf.

I remembered why
the pillow was damp.
I dreamed that you came one after
the other through the forest to see me off.

You walked in a crowd, separately and in pairs,
suddenly somebody remembered that today
is the sixth of August Old Style,
the Transfiguration of the Lord.

Usually a light without a flame
comes out on that day from Mount Tabor,
and the autumn, clear as a sign,
rivets gazes to itself.

And you went through the thin, beggarly,
naked, trembling alder thicket
into the ginger-red cemetery copse
which glowed like a honey cake.

The imposing sky neighboured
the treetops that had fallen silent,
and the distance echoed and called with the long
drawn out voices of the cocks.

In the forest like a public land surveyor
death stood in the middle of the graveyard,
looking at my dead pale face
so as to dig a grave the right length.

Everyone physically sensed
a quiet voice close by.
It was my former prophetic voice
that resounded untouched by decay.

‘Farewell, azure of the Transfiguration,
and gold of the second Salvation.
Soften with a woman’s final caress
the bitterness of my fateful hour.

Farewell, years of hardship,
we will say farewell to the woman throwing
down a challenge to the abyss of humiliation!
I am your battlefield.

Farewell, spread out sweep of the wing,
free stubbornness of flight,
and the image of the world, presented in the word,
and creation, and miracle-working.’

By Бори́с Леони́дович Пастерна́к
(Boris Leonidovich Pasternak)
(1953)
from До́ктор Жива́го
(Doctor Zhivago)
translated by Richard McKane

Additional information: The poem is featured in the novel До́ктор Жива́го (Doctor Zhivago) as if written by it’s protagonist Yuri Zhivago.

The poem read by Александр Феклистов (Aleksandr Fleklistov).

Август

Как обещало, не обманывая,
Проникло солнце утром рано
Косою полосой шафрановою
От занавеси до дивана.

Оно покрыло жаркой охрою
Соседний лес, дома поселка,
Мою постель, подушку мокрую,
И край стены за книжной полкой.

Я вспомнил, по какому поводу
Слегка увлажнена подушка.
Мне снилось, что ко мне на проводы
Шли по лесу вы друг за дружкой.

Вы шли толпою, врозь и парами,
Вдруг кто-то вспомнил, что сегодня
Шестое августа по старому,
Преображение Господне.

Обыкновенно свет без пламени
Исходит в этот день с Фавора,
И осень, ясная, как знаменье,
К себе приковывает взоры.

И вы прошли сквозь мелкий, нищенский,
Нагой, трепещущий ольшаник
В имбирно-красный лес кладбищенский,
Горевший, как печатный пряник.

С притихшими его вершинами
Соседствовало небо важно,
И голосами петушиными
Перекликалась даль протяжно.

В лесу казенной землемершею
Стояла смерть среди погоста,
Смотря в лицо мое умершее,
Чтоб вырыть яму мне по росту.

Был всеми ощутим физически
Спокойный голос чей-то рядом.
То прежний голос мой провидческий
Звучал, не тронутый распадом:

«Прощай, лазурь преображенская
И золото второго Спаса
Смягчи последней лаской женскою
Мне горечь рокового часа.

Прощайте, годы безвременщины,
Простимся, бездне унижений
Бросающая вызов женщина!
Я – поле твоего сражения.

Прощай, размах крыла расправленный,
Полета вольное упорство,
И образ мира, в слове явленный,
И творчество, и чудотворство».

1953 г.

A 1954 recording of Boris Pasternak himself reading the poem.

А вы могли бы? (What about You?) by Vladimir Mayakovsky

I splintered the landscape of midday

by splashing colours from a tumbler.

I charted on a tray of aspic

the slanting cheekbones of Atlantis.

Upon the scales of an iron turbot,

I found ladies’ lips, aloof.

And you, could you have played a nocturne

using a drainpipe for a flute?

.

by Владимир Владимирович Маяковский
Vladimir Vladimirovich Mayakovsky
(1913)
translation by Maria Enzensberger

Mayakovsky’s poem recited by Veniamin Borisovich Smekhov

Beneath is the original Russian version of the poem in Cyrillic.

А вы могли бы?

Я сразу смазал карту будня,
плеснувши краску из стакана;
я показал на блюде студня
косые скулы океана.
На чешуе жестяной рыбы
прочел я зовы новых губ.
А вы
ноктюрн сыграть
могли бы
на флейте водосточных труб?

Весна (Spring) by Boris Pasternak

What hundreds of buds – gluey, blurry –
stuck on twigs like cigarette-butts!
April is kindled. The park sends out
a mood of maturity, woods shout back.

And the forest’s neck is tightly noosed
by feathered throats – a buffalo netted,
groaning the way a cathedral organ,
steel gladiator, groans in sonatas.

Poetry! Be a Greek sponge with suckers –
I’ll pull you down on the damp green
plank of a garden bench beneath
all this sticky foliage – grow

lush frills and enormous fringes,
drink clouds in, absorb ravines.
And, poetry, at night I’ll squeeze you out
to the health of thirsting paper.

.

by Бори́с Леони́дович Пастерна́к
(Boris Leonidovich Pasternak)
(1916)
from Over the Barriers
translated by Angela Livingstone

.

Additional information: Not to be confused with the other Spring poem by Pasternak from the collection Themes and Variations. This is an alternative translation to that of Jon Stallworthy and Peter France of the same poem. This translation only covers the first part of the poem but below is the full original version in Cyrillic.

.

Весна

1

Что почек, что клейких заплывших огарков
Налеплено к веткам! Затеплен
Апрель. Возмужалостью тянет из парка,
И реплики леса окрепли.

Лес стянут по горлу петлею пернатых
Гортаней, как буйвол арканом,
И стонет в сетях, как стенает в сонатах
Стальной гладиатор органа.

Поэзия! Греческой губкой в присосках
Будь ты, и меж зелени клейкой
Тебя б положил я на мокрую доску
Зеленой садовой скамейки.

Расти себе пышные брыжжи и фижмы,
Вбирай облака и овраги,
А ночью, поэзия, я тебя выжму
Во здравие жадной бумаги.

2

Весна! Не отлучайтесь
Сегодня в город. Стаями
По городу, как чайки,
Льды раскричались, таючи.

Земля, земля волнуется,
И катятся, как волны,
Чернеющие улицы,-
Им, ветреницам, холодно.

По ним плывут, как спички,
Сгорая и захлебываясь,
Сады и электрички,-
Им, ветреницам, холодно.

От кружки плывут, как спички,
Сгорая и захлебываясь,
Сады и электрички,-
Им, ветреницам, холодно.

От кружки синевы со льдом,
От пены буревестников
Вам дурно станет. Впрочем, дом
Кругом затоплен песнью.

И бросьте размышлять о тех,
Кто выехал рыбачить.
По городу гуляет грех
И ходят слезы падших.

3

Разве только грязь видна вам,
А не скачет таль в глазах?
Не играет по канавам –
Словно в яблоках рысак?

Разве только птицы цедят,
В синем небе щебеча,
Ледяной лимон обеден
Сквозь соломину луча?

Оглянись, и ты увидишь
До зари, весь день, везде,
С головой Москва, как Китеж,-
В светло-голубой воде.

Отчего прозрачны крыши
И хрустальны колера?
Как камыш, кирпич колыша,
Дни несутся в вечера.

Город, как болото, топок,
Струпья снега на счету,
И февраль горит, как хлопок,
Захлебнувшийся в спирту.

Белым пламенем измучив
Зоркость чердаков, в косом
Переплете птиц и сучьев –
Воздух гол и невесом.

В эти дни теряешь имя,
Толпы лиц сшибают с ног.
Знай, твоя подруга с ними,
Но и ты не одинок.