Весна (Spring) by Boris Pasternak

What hundreds of buds – gluey, blurry –
stuck on twigs like cigarette-butts!
April is kindled. The park sends out
a mood of maturity, woods shout back.

And the forest’s neck is tightly noosed
by feathered throats – a buffalo netted,
groaning the way a cathedral organ,
steel gladiator, groans in sonatas.

Poetry! Be a Greek sponge with suckers –
I’ll pull you down on the damp green
plank of a garden bench beneath
all this sticky foliage – grow

lush frills and enormous fringes,
drink clouds in, absorb ravines.
And, poetry, at night I’ll squeeze you out
to the health of thirsting paper.

.

by Бори́с Леони́дович Пастерна́к
(Boris Leonidovich Pasternak)
(1916)
from Over the Barriers
translated by Angela Livingstone

.

Additional information: Not to be confused with the other Spring poem by Pasternak from the collection Themes and Variations. This is an alternative translation to that of Jon Stallworthy and Peter France of the same poem. This translation only covers the first part of the poem but below is the full original version in Cyrillic.

.

Весна

1

Что почек, что клейких заплывших огарков
Налеплено к веткам! Затеплен
Апрель. Возмужалостью тянет из парка,
И реплики леса окрепли.

Лес стянут по горлу петлею пернатых
Гортаней, как буйвол арканом,
И стонет в сетях, как стенает в сонатах
Стальной гладиатор органа.

Поэзия! Греческой губкой в присосках
Будь ты, и меж зелени клейкой
Тебя б положил я на мокрую доску
Зеленой садовой скамейки.

Расти себе пышные брыжжи и фижмы,
Вбирай облака и овраги,
А ночью, поэзия, я тебя выжму
Во здравие жадной бумаги.

2

Весна! Не отлучайтесь
Сегодня в город. Стаями
По городу, как чайки,
Льды раскричались, таючи.

Земля, земля волнуется,
И катятся, как волны,
Чернеющие улицы,-
Им, ветреницам, холодно.

По ним плывут, как спички,
Сгорая и захлебываясь,
Сады и электрички,-
Им, ветреницам, холодно.

От кружки плывут, как спички,
Сгорая и захлебываясь,
Сады и электрички,-
Им, ветреницам, холодно.

От кружки синевы со льдом,
От пены буревестников
Вам дурно станет. Впрочем, дом
Кругом затоплен песнью.

И бросьте размышлять о тех,
Кто выехал рыбачить.
По городу гуляет грех
И ходят слезы падших.

3

Разве только грязь видна вам,
А не скачет таль в глазах?
Не играет по канавам –
Словно в яблоках рысак?

Разве только птицы цедят,
В синем небе щебеча,
Ледяной лимон обеден
Сквозь соломину луча?

Оглянись, и ты увидишь
До зари, весь день, везде,
С головой Москва, как Китеж,-
В светло-голубой воде.

Отчего прозрачны крыши
И хрустальны колера?
Как камыш, кирпич колыша,
Дни несутся в вечера.

Город, как болото, топок,
Струпья снега на счету,
И февраль горит, как хлопок,
Захлебнувшийся в спирту.

Белым пламенем измучив
Зоркость чердаков, в косом
Переплете птиц и сучьев –
Воздух гол и невесом.

В эти дни теряешь имя,
Толпы лиц сшибают с ног.
Знай, твоя подруга с ними,
Но и ты не одинок.

Advertisement

Февраль. Достать чернил и плакать! (February. Get ink and weep!) by Boris Pasternak

 February. Get ink and weep!
 Burst into sobs – to write and write
 of February, while thundering slush
 burns like black spring.
 
 For half a rouble hire a cab,
 ride through chimes and the wheel's cry
 to where the drenching rain is black,
 louder than tears or ink -
 
 where like thousands of charred pears
 rooks will come tearing out of trees
 straight into puddles, an avalanche,
 dry grief to the ground of eyes.
 
 Beneath it – blackening spots of thaw,
 and all the wind is holed by shouts,
 and poems – the randomer the truer -
 take form, as sobs burst out.
 
 
 By  Бори́с Леони́дович Пастерна́к
 (Boris Leonidovich Pasternak)
 (1913)
 translated by Angela Livingstone 

An alternate to Jon Stallworthy and Peter France’s translation of the poem ‘It’s February. Weeping take ink!‘ provided elsewhere on this site. The Original doesn’t have a specific title and is usually referred to by it’s first line, as is the case with many untitled poems, but my source for this translation titled it as ‘February’. Also of note this translation gives the date as 1913 but my research of Russian sources all agree to it being published, or at least written, in 1912. The discrepancy may be due to the date it was initially published in a collection of poetry or journal possibly.

A recital of the Russian version read by Sergei Yursky (a Russian actor who died on 8th February this year sadly) set to music by Chopin:

The original Russian Cyrillic version of the poem:

 Февраль. Достать чернил и плакать!
    Писать о феврале навзрыд,
    Пока грохочущая слякоть
    Весною черною горит.
    
    Достать пролетку. За шесть гривен,
    Чрез благовест, чрез клик колес,
    Перенестись туда, где ливень
    Еще шумней чернил и слез.
    
    Где, как обугленные груши,
    С деревьев тысячи грачей
    Сорвутся в лужи и обрушат
    Сухую грусть на дно очей.
    
    Под ней проталины чернеют,
    И ветер криками изрыт,
    И чем случайней, тем вернее
    Слагаются стихи навзрыд. 

Плачущий Сад (Weeping Garden) by Boris Pasternak

 Dreadful! It drips and it listens -
 whether it's all alone in the world
 crushing a twig like lace at the window,
 or is someone watching?
 
 Palpable, though, is the pressure
 of porous earth's taut swellings,
 and far off, audible as in August,
 midnight ripens in fields.
 
 No, no sound, no witness,
 Convincing there's no one there,
 back it goes to its game of rolling
 down roofs and across gutters.
 
 I'll lift it up to my lips and listen -
 whether I'm all alone in the world,
 ready to burst out in sobs if I need to,
 or is someone watching?
 
 Silence. Not a leaf moving.
 No dot of light, just weird
 gulps and splashings about in slippers,
 the lulls full of sighs and tears.
 
 
 By  Бори́с Леони́дович Пастерна́к (Boris Leonidovich Pasternak)
 (1917)
 translated by Angela Livingstone 

A recital of the poem in Russian:

Below is the poem in it’s original Russian cyrillic form:

 
Ужасный! — Капнет и вслушается,
Все он ли один на свете
Мнет ветку в окне, как кружевце,
Или есть свидетель.

Но давится внятно от тягости
Отеков — земля ноздревая,
И слышно: далеко, как в августе,
Полуночь в полях назревает.

Ни звука. И нет соглядатаев.
В пустынности удостоверясь,
Берется за старое — скатывается
По кровле, за желоб и через.

К губам поднесу и прислушаюсь,
Все я ли один на свете, —
Готовый навзрыд при случае, —
Или есть свидетель.

Но тишь. И листок не шелохнется.
Ни признака зги, кроме жутких
Глотков и плескания в шлепанцах
И вздохов и слез в промежутке.