Знаю, не убьет меня злодей,… (I Know That A Gangster…) by Ivan Elagin

I know that a gangster will not murder me
In some dark alley,
But a bullet shall shatter my skull
In the name of somebody’s ideas.

And some individuals or other will
Administer my trial and verdict:
And they won’t simply seize and kill me, mind you,
They will bump me off for the sake of ideals.

I will yet be lying in a puddle,
Sniffing the stones by the roadside,
When instant beatitude and
Heavenly harmony will descend to earth,

As well as fruitful plenty,
Felicity, and justice for all –
All these things which I hindered
And desperately opposed while alive.

And then my fellow servant of the Muses,
Who likes to worry about Truth and Justice,
Will recall the eggs that have to be broken,
And recall the omlette which has to be made.

By Иван Венедиктович Елагин
(Ukrainian: Іван Венедиктович Єлагін)
Ivan Venediktovich Elagin
(a.k.a. Ivan Matveyev)
translated by Helen Matveyeff

Знаю, не убьет меня злодей,…

Знаю, не убьет меня злодей,
Где-нибудь впотьмах подкарауля,
А во имя чьих-нибудь идей
Мне затылок проломает пуля.

И расправу учинят, и суд
Надо мной какие-нибудь дяди,
И не просто схватят и убьют,
А прикончат идеалов ради.

Еще буду в луже я лежать,
Камни придорожные обнюхав,
А уже наступит благодать –
Благорастворение воздухов,

Изобилье всех плодов земных,
Благоденствие и справедливость,
То, чему я, будучи в живых,
Помешал, отчаянно противясь.

Advertisement

Амнистия (Amnesty) by Ivan Elagin

The man is still alive
Who shot my father
In Kiev in the summer of ’38.

Probably, he’s pensioned now,
Lives quietly,
And has given up his old job.

And if he has died,
Probably that one is still alive
Who just before the shooting
With a stout wire
Bound his arms
Behind his back.

Probably, he too is pensioned off.

And if he is dead,
Then probably
The one who questioned him still lives.
And that one no doubt
Has an extra good pension.

Perhaps the guard
Who took my father to be shot
Is still alive.

If I should want now
I could return to my native land.
For I have been told
That all these people
Have actually pardoned me.

By Иван Венедиктович Елагин
(Ukrainian: Іван Венедиктович Єлагін)
Ivan Venediktovich Elagin
(a.k.a. Ivan Matveyev)
translated by Bertram D. Wolfe

Амнистия

Еще жив человек,
Расстрелявший отца моего
Летом в Киеве, в тридцать восьмом.

Вероятно, на пенсию вышел.
Живет на покое
И дело привычное бросил.

Ну, а если он умер –
Наверное, жив человек,
Что пред самым расстрелом
Толстой
Проволокою
Закручивал
Руки
Отцу моему
За спиной.

Верно, тоже на пенсию вышел.

А если он умер,
То, наверное, жив человек,
Что пытал на допросах отца.

Этот, верно, на очень хорошую пенсию вышел.

Может быть, конвоир еще жив,
Что отца выводил на расстрел.

Если б я захотел,
Я на родину мог бы вернуться.

Я слышал,
Что все эти люди
Простили меня.

Additional information: Ivan Elagin (December 1, 1918 – February 8, 1987); Ukrainian: Іван Єлагін, Russian: Иван Венедиктович Елагин, real name Ivan Matveyev) was a Russian émigré poet born in Vladivostok. He was the husband of poet Olga Anstei (Ukrainian: Ольга Анстей), best remembered for writing about the Holocaust.

Elagin’s real surname was Matveyev; his father was the poet Venedikt Mart of Vladivostok, and he was himself the uncle of the Leningrad poet Novello Matveyeva. He was preparing to be a physician when his medical education was interrupted by World War II, and in 1943 he found himself as a forced labourer in Germany, working as a nurse in a German hospital. Knowing he would be arrested if he returned to the Soviet Union, he remained in Munich after the war and published her first books of poetry, Po doroge ottuda (The Road from There) in 1947 and Ty, moio stoletie (You Are My Century) in 1948.

In 1950 he emigrated to the United States to work as a proofreader for the New York Russian-language newspaper Novoe russkoe slovo. The earned a Ph.D. And taught Russian literature at the University of Pittsburgh, were he was surrounded by a few dedicated students. Elagin reportedly was held for a long time after World War II by American intelligence in a displaced-persons detention camp under the suspicion that he had been planted by Soviet Intelligence. Hence to some people his poetry seemed to have double directions and meaning.

Elagin was the most talented poet of postwar emigration from the Soviet Union. He related with great sympathy to the post-Stalin generation of poets, and his poetry bears a resemblance to the younger generation’s, with its resounding rhythms and alliterations, in spite of the difference in age and experience. Though he wished to visit his country he declined invitations because of the ideological conformity they would have required. He translated American poets into Russian, including a brilliant rendering of Stephen Vincent Benét’s monumental John Brown’s Body. Unfortunately, during his lifetime no American poet chose to translate him, and he remained unknown to Americans. Since 1988 his poetry has been returning to Russia.

Biographical information about Elagin, p.673, ‘Twentieth Century Russian Poetry’ (1993), compiled by Yevgeny Yevtushenko (ed. Albert C. Todd and Max Hayward) , published by Fourth Estate Limited by arrangement with Doubleday of Bantam Doubleday Dell Publishing Group Inc. (transcribed as found in the original text).

На пороге ночи (Fall of Night) by Novella Matveyeva

In the evening the path

Is violet-grey,

A sulphuric, lilac shade.

And, like a nut

That ripens and

Comes loose from its own walls,

The moon comes away from the walls of the sky,

And from the moisture-filled clouds,

And sets out for the weightless firmament,

Lonely and cast adrift…

.

The gypsy shadows of the trees

Sweep the road with their curls…

Far off, aside, a desolate

Pond smokes and glitters,

Like the drowsy fire in a pipe,

Dull, quenched, half-dead,

Stuffed into the sleeve, under the damp fur

Of a sheepskin-coat.

.

From there, from that damp, sad place,

Into the dry-leafed coppice an owl bowls, head over heels,

Its wings bulky yet nimble –

Fluttering millstones.

It flies shaggily,

Ridiculously;

It flies like something sewn up in a grey sack,

With oblique slits for eyes.

Its clumsy dance in the fresh air

Is like a rudderless, compassless boat’s…

Be off, absurd creature, be off!

Beyond the ditch, black as an abyss,

Bushes shine glassily, like vessels filled with some

Medicinal infusion.

.

It is the prelude to night…

.

Night.

Like uprights and arcs,

Above the warm,

Lonely expanse

Are motionless sounds…

.

by Новелла Николаевна Матвеева

(Novella Nikolayevna Matveyeva)

(1965?)

translated by Daniel Weissbort

.

Beneath is the original Russian version of the poem in Cyrillic.

.

На пороге ночи

У тропки вечерней сиренево-серный
И серо-лиловый оттенок.
И, словно орех, который, созрев,
Отходит от собственных стенок,
Отходит луна от небес волокна,
От облачного потока,
И к легкому своду уходит она
Отколото, одиноко...

Деревьев цыганские тени кудрями дорогу метут...
Вдали, в запустенье, дымится и светится пруд,
Как жар, потухающий в трубке цыгана,
Мечтательно замерший наполовину,
Попав под рукав, под сырую овчину
Тумана...

Оттуда, из сырости грустной,
В лесок сухокудрый летит, кувыркаясь, сова:
Я слышу, я слышу крыла ее грузные,
О, эти порхающие жернова!
Летит она прозорливо и слепо, -
Движением тяжким и скорым, как шок.
Летит клочковато, летит нелепо,
Летит, как зашитая в серый мешок
С косыми прорезями для глаз...

Как пляска ладьи, где отшибло и руль и компас,
В воздухе свежем танец ее корявый...
Прочь, абсурдная,
Прочь!

...За черной, как пропасть, канавой
Стеклянно блистают кусты, как сосуды с целебным настоем, -
Это вступление в ночь...
Ночь.

Как столбики и как дуги,
Над теплым,
Над сиротливым простором
Стоят неподвижные звуки.

Водосточные трубы (Downpipes) by Novella Nikolayevna Matveyeva

Evening rain

Through the downpipes

Damp walls

Green mould and moss.

Ah, those pipes –

With their round mouths

They gossip to strangers

Their houses’ secrets.

.

Downpipes

Your secrets give me no pleasure,

Rusty pipes

Stop telling tales –

I don’t know you

I don’t want your secrets

Knowing secrets

It’s hard to dream dreams, or to love.

.

Yes, I believe

That behind this door

Or that window

There’s injustice, and loss, and deceit,

I believe you!

But somehow I don’t believe

And smile

At these stone-built houses.

.

I believe in hope

Even if it seems hopeless

I believe, even,

In a vain, quite impossible dream –

I see the beautiful town

In white mist

In dark evening rain.

.

Poor downpipes

You’re old –

All your mould

Is just the first bloom on your lips.

You’re still old:

But we have grown young

Although we have known

The oldest pain.

.

Evening rain

Through the downpipes.

Damp walls

Green mould and moss.

Ah, those pipes –

Making round mouths

They gossip to strangers

Their houses’ secrets.

.

.

By Новелла Николаевна Матвеева

(Novella Nikolayevna Matveyeva)

(1965)

Translated by J. R. Rowland

A performance of the piece by Novella Matveyeva (with repetition of certain lines).

Below is the original Russian Cyrillic version of the poem.

Водосточные трубы

Дождь, дождь вечерний сквозь водосточные трубы.
Мокрые стены, зеленая плесень да мох...
Ах, эти трубы! Сделали трубочкой губы,
Чтобы прохожим выболтать тайны домов.

Трубы вы, трубы, - я вашим тайнам не рада.
Ржавые трубы, вы бросьте про тайны трубить!
Я вас не знаю, мне ваших секретов не надо:
Зная секреты, трудно мечтать и любить.

Верю, ах, верю тому, что за этою дверью
И в том окошке измена, обида, обман...
Верю, ах, верю! - но почему-то...не верю.
И улыбаюсь каменным этим домам.

Верю надежде, даже как будто напрасной,
Даже напрасной, совсем невозможной мечте...
Вижу я город, вижу я город прекрасный
В белом тумане, в черном вечернем дожде.

Трубы вы, трубы, - Бедные! - Вы еще стары.
Вся ваша плесень - лишь первый пушок над губой.
Вы еще стары, а мы уже юными стали,
Хоть мы узнали самую старую боль.

...Дождь, дождь вечерний сквозь водосточные трубы;
Мокрые стены, зеленая плесень да мох...
Ах, эти трубы! Сделали трубочкой губы,
Чтобы прохожим выболтать тайны домов.

Мы только женщины – и, так сказать, “увы!”… (We’re Only Women) by Novella Matveyeva

We’re only women – alas, as it were.

But why alas? Time to define the reason.

‘Wine and women’ – so you say.

But we don’t talk of ‘chocolates and men’!

.

We distinguish you from buns or toffee

We somehow feel that people are not hams,

Though (to hear you) we only differ

In never having a head upon our shoulders.

.

‘Wine and women’? Let’s follow it from there.

Woman, take a cookbook,

Say ‘I love you better than jugged hare,

Than strawberry jam! Than pig’s feet! Than fish pie!’

.

Well, how do you like my affection?

You’re a person, not a piece of cheese?

– And I?

.

.

By Новелла Николаевна Матвеева

(Novella Nikolayevna Matveyeva)

(1965)

Translated by J. R. Rowland

.

Below is the original Russian Cyrillic version of the poem.

.

Мы только женщины – и, так сказать, “увы!”…

Мы только женщины – и, так сказать, “увы!”

А почему “увы”? Пора задеть причины.

“Вино и женщины” – так говорите вы,

Но мы не говорим: “Конфеты и мужчины”.

.

Мы отличаем вас от груши, от халвы,

Мы как-то чувствуем, что люди – не ветчины,

Хотя, послушать вас, лишь тем и отличимы,

Что сроду на плечах не носим головы.

.

“Вино и женщины”? – Последуем отсель.

О женщина, возьми поваренную книжку,

Скажи: “Люблю тебя, как ягодный кисель,

Как рыбью голову! Как заячью лодыжку!

.

По сердцу ли тебе привязанность моя?

Ах, да! Ты не еда! Ты – человек! А я?”