Каждый молод (Everyone is young…) by David Burlyuk

Everyone is young, young, young,
Hungry as maggots in dung
So follow then after me…
Behind my back you’ll be.
I’ll throw out a proud call
This brief speech is all!
We’ll eat stones and grasses
Praise bitter poison in glases
We’ll gobble up void
Depth, height, and spheroid
Birds, beasts, monsters, fish
Wind, clay, salt, and water’s swish!!…
Everyone is young, young, young,
Hungry as maggots in dung:
All that we meet on the way
May be food for us this day!

by Давид Давидович Бурлюк
(David Davidovich Burlyuk / Burliuk)
translated by Albert. C. Todd

Каждый молод

Каждый молод молод молод
В животе чертовский голод
Так идите же за мной…
За моей спиной
Я бросаю гордый клич
Этот краткий спич!
Будем кушать камни травы
Сладость горечь и отравы
Будем лопать пустоту
Глубину и высоту
Птиц, зверей, чудовищ, рыб,
Ветер, глины, соль и зыбь!
Каждый молод молод молод
В животе чертовский голод
Все что встретим на пути
Может в пищу нам идти.

Additional information: Давид Давидович Бурлюк (David Davidovich Burliuk or Burlyuk depending on the translateration choice) (21 July 1882 – 15 January 1967) was a Russian-language poet, artist and publicist associated with the Futurist and Neo-Primitivist movements. Burliuk has been described as “the father of Russian Futurism.”

Burlyuk, the son of an estate manager, studied art in Kazan, Odessa, Moscow, Munich (1902-1903), and Paris (1904). A poet as well as a painter, Burlyuk was the first to understand the genius of Vladimir Mayakovsky and was his closest comrade-in-arms. Together they were expelled from the Moscow School of Art and Architecture for “participation in public disputes,” and together they went on to shock both the Left and the Right by sporting yellow jackets, wooden spoons in their buttonholes, and paintings on their cheeks.

Together with Mayakovsky, Aleksey Kruchyonykh, and Velemir Khlebnikov, Burlyuk signed the manifesto of the Futurists, “A Slap in the Face of Public Taste” (1912), organized their readings, and arranged the publication of their poetry.

Burlyuk lived for a long time in the United States, where he published the journal Color and Rhyme. In 1956 he returned to Moscow, where the young poets were astonished to see that this shaker of foundations had become a kindly, bent old man, a historical relic who had, as if by accident, survived many tempests.

Biographical information about Burlyuk, p.110, ‘Twentieth Century Russian Poetry’ (1993), compiled by Yevgeny Yevtushenko (ed. Albert C. Todd and Max Hayward) , published by Fourth Estate Limited by arrangement with Doubleday of Bantam Doubleday Dell Publishing Group Inc. (transcribed as found in the original text).

Advertisement

Снег идет (Snow Is Falling) by Boris Pasternak

Snow is falling, snow is falling.
Reaching for the storm’s white stars,
Petals of geraniums stretch
Beyond the window bars.

Snow is falling, all is chaos,
Everything is in the air,
The angle of the crossroads,
The steps of the back stair.

Snow is falling, not like flakes
But as if the firmament
In a coat with many patches
Were making its descent.

As if, from the upper landing,
Looking like a lunatic,
Creeping, playing hide-and-seek,
The sky stole from the attic.

Because life does not wait,
Turn, and you find Christmas here.
And a moment after that
It’s suddenly New Year.

Snow is falling, thickly, thickly,
Keeping step, stride for stride,
No less quickly, nonchalantly,
Is that time, perhaps,
Passing in the street outside?

And perhaps year follows year
Like the snowflakes falling
Or the words that follow here?

Snow is falling, snow is falling,
Snow is falling, all is chaos:
The whitened ones who pass,
The angle of the crossroads,
The dazed plants by the glass.

By Бори́с Леони́дович Пастерна́к
(Boris Leonidovich Pasternak)
(1957)
from Когда разгуляется (When The Weather Clears)
translated by Jon Stallworthy and Peter France

Pasternak’s poem read by the actor Александр Феклистов (Aleksandr Vasilyevich Feklistov).

Снег идет

Снег идет, снег идет.
К белым звездочкам в буране
Тянутся цветы герани
За оконный переплет.

Снег идет, и всё в смятеньи,
Всё пускается в полет, –
Черной лестницы ступени,
Перекрестка поворот.

Снег идет, снег идет,
Словно падают не хлопья,
А в заплатанном салопе
Сходит наземь небосвод.

Словно с видом чудака,
С верхней лестничной площадки,
Крадучись, играя в прятки,
Сходит небо с чердака.

Потому что жизнь не ждет.
Не оглянешься — и святки.
Только промежуток краткий,
Смотришь, там и новый год.

Снег идет, густой-густой.
В ногу с ним, стопами теми,
В том же темпе, с ленью той
Или с той же быстротой,

Может быть, проходит время?
Может быть, за годом год
Следуют, как снег идет,
Или как слова в поэме?

Снег идет, снег идет,
Снег идет, и всё в смятеньи:
Убеленный пешеход,
Удивленные растенья,
Перекрестка поворот.

Осень (Autumn) by Boris Pasternak

I have let my household disperse,
My dear ones have long been apart,
And a familiar loneliness
Fills all of nature and all my heart.

Here I am with you in the lodge.
No one walks through the woods these days.
As in the old song, undergrowth
Has almost hidden the forest ways.

Forlornly, the timber walls
Look down on the two of us here.
We did not promise to leap obstacles,
We shall fall at last in the clear.

We shall sit down from one till three,
You with embroidery, I deep
In a book, and at dawn shall not see
When we kiss each other to sleep.

More richly and more recklessly,
Leaves, leaves, give tongue and whirl away,
Fill yesterday’s cup of bitterness
With the sadness of today.

Impulse, enchantment, beauty!
Let’s dissolve in September wind
And enter the rustle of autumn!
Be still, or go out of your mind!

As the coppice lets slip its leaves,
You let your dress slip rustling down
And throw yourself into my arms
In your silk-tasselled dressing gown.

You are my joy on the brink
Of disaster, when life becomes
A plague, and beauty is daring,
And draws us into each other’s arms.

By Бори́с Леони́дович Пастерна́к
(Boris Leonidovich Pasternak)
(c.1947 or 1949)
from Доктор Живаго
(Doctor Zhivago – where it is presented as the work of the titular character)
translated by Jon Stallworthy and Peter France

Осень

Я дал разъехаться домашним,
Все близкие давно в разброде,
И одиночеством всегдашним
Полно всё в сердце и природе.

И вот я здесь с тобой в сторожке.
В лесу безлюдно и пустынно.
Как в песне, стежки и дорожки
Позаросли наполовину.

Теперь на нас одних с печалью
Глядят бревенчатые стены.
Мы брать преград не обещали,
Мы будем гибнуть откровенно.

Мы сядем в час и встанем в третьем,
Я с книгою, ты с вышиваньем,
И на рассвете не заметим,
Как целоваться перестанем.

Еще пышней и бесшабашней
Шумите, осыпайтесь, листья,
И чашу горечи вчерашней
Сегодняшней тоской превысьте.

Привязанность, влеченье, прелесть!
Рассеемся в сентябрьском шуме!
Заройся вся в осенний шелест!
Замри или ополоумей!

Ты так же сбрасываешь платье,
Как роща сбрасывает листья,
Когда ты падаешь в объятье
В халате с шелковою кистью.

Ты — благо гибельного шага,
Когда житье тошней недуга,
А корень красоты — отвага,
И это тянет нас друг к другу.

Август (August) by Boris Pasternak

As it promised without deception
the sun burst through early in the morning
with a slanting saffron strip
from the curtain to the divan.

It covered with a hot ochre
the neighbouring forest, the houses of the village,
my bed, the damp pillow
and the edge of the wall behind the book shelf.

I remembered why
the pillow was damp.
I dreamed that you came one after
the other through the forest to see me off.

You walked in a crowd, separately and in pairs,
suddenly somebody remembered that today
is the sixth of August Old Style,
the Transfiguration of the Lord.

Usually a light without a flame
comes out on that day from Mount Tabor,
and the autumn, clear as a sign,
rivets gazes to itself.

And you went through the thin, beggarly,
naked, trembling alder thicket
into the ginger-red cemetery copse
which glowed like a honey cake.

The imposing sky neighboured
the treetops that had fallen silent,
and the distance echoed and called with the long
drawn out voices of the cocks.

In the forest like a public land surveyor
death stood in the middle of the graveyard,
looking at my dead pale face
so as to dig a grave the right length.

Everyone physically sensed
a quiet voice close by.
It was my former prophetic voice
that resounded untouched by decay.

‘Farewell, azure of the Transfiguration,
and gold of the second Salvation.
Soften with a woman’s final caress
the bitterness of my fateful hour.

Farewell, years of hardship,
we will say farewell to the woman throwing
down a challenge to the abyss of humiliation!
I am your battlefield.

Farewell, spread out sweep of the wing,
free stubbornness of flight,
and the image of the world, presented in the word,
and creation, and miracle-working.’

By Бори́с Леони́дович Пастерна́к
(Boris Leonidovich Pasternak)
(1953)
from До́ктор Жива́го
(Doctor Zhivago)
translated by Richard McKane

Additional information: The poem is featured in the novel До́ктор Жива́го (Doctor Zhivago) as if written by it’s protagonist Yuri Zhivago.

The poem read by Александр Феклистов (Aleksandr Fleklistov).

Август

Как обещало, не обманывая,
Проникло солнце утром рано
Косою полосой шафрановою
От занавеси до дивана.

Оно покрыло жаркой охрою
Соседний лес, дома поселка,
Мою постель, подушку мокрую,
И край стены за книжной полкой.

Я вспомнил, по какому поводу
Слегка увлажнена подушка.
Мне снилось, что ко мне на проводы
Шли по лесу вы друг за дружкой.

Вы шли толпою, врозь и парами,
Вдруг кто-то вспомнил, что сегодня
Шестое августа по старому,
Преображение Господне.

Обыкновенно свет без пламени
Исходит в этот день с Фавора,
И осень, ясная, как знаменье,
К себе приковывает взоры.

И вы прошли сквозь мелкий, нищенский,
Нагой, трепещущий ольшаник
В имбирно-красный лес кладбищенский,
Горевший, как печатный пряник.

С притихшими его вершинами
Соседствовало небо важно,
И голосами петушиными
Перекликалась даль протяжно.

В лесу казенной землемершею
Стояла смерть среди погоста,
Смотря в лицо мое умершее,
Чтоб вырыть яму мне по росту.

Был всеми ощутим физически
Спокойный голос чей-то рядом.
То прежний голос мой провидческий
Звучал, не тронутый распадом:

«Прощай, лазурь преображенская
И золото второго Спаса
Смягчи последней лаской женскою
Мне горечь рокового часа.

Прощайте, годы безвременщины,
Простимся, бездне унижений
Бросающая вызов женщина!
Я – поле твоего сражения.

Прощай, размах крыла расправленный,
Полета вольное упорство,
И образ мира, в слове явленный,
И творчество, и чудотворство».

1953 г.

A 1954 recording of Boris Pasternak himself reading the poem.

Весна (Spring) by Boris Pasternak

What hundreds of buds – gluey, blurry –
stuck on twigs like cigarette-butts!
April is kindled. The park sends out
a mood of maturity, woods shout back.

And the forest’s neck is tightly noosed
by feathered throats – a buffalo netted,
groaning the way a cathedral organ,
steel gladiator, groans in sonatas.

Poetry! Be a Greek sponge with suckers –
I’ll pull you down on the damp green
plank of a garden bench beneath
all this sticky foliage – grow

lush frills and enormous fringes,
drink clouds in, absorb ravines.
And, poetry, at night I’ll squeeze you out
to the health of thirsting paper.

.

by Бори́с Леони́дович Пастерна́к
(Boris Leonidovich Pasternak)
(1916)
from Over the Barriers
translated by Angela Livingstone

.

Additional information: Not to be confused with the other Spring poem by Pasternak from the collection Themes and Variations. This is an alternative translation to that of Jon Stallworthy and Peter France of the same poem. This translation only covers the first part of the poem but below is the full original version in Cyrillic.

.

Весна

1

Что почек, что клейких заплывших огарков
Налеплено к веткам! Затеплен
Апрель. Возмужалостью тянет из парка,
И реплики леса окрепли.

Лес стянут по горлу петлею пернатых
Гортаней, как буйвол арканом,
И стонет в сетях, как стенает в сонатах
Стальной гладиатор органа.

Поэзия! Греческой губкой в присосках
Будь ты, и меж зелени клейкой
Тебя б положил я на мокрую доску
Зеленой садовой скамейки.

Расти себе пышные брыжжи и фижмы,
Вбирай облака и овраги,
А ночью, поэзия, я тебя выжму
Во здравие жадной бумаги.

2

Весна! Не отлучайтесь
Сегодня в город. Стаями
По городу, как чайки,
Льды раскричались, таючи.

Земля, земля волнуется,
И катятся, как волны,
Чернеющие улицы,-
Им, ветреницам, холодно.

По ним плывут, как спички,
Сгорая и захлебываясь,
Сады и электрички,-
Им, ветреницам, холодно.

От кружки плывут, как спички,
Сгорая и захлебываясь,
Сады и электрички,-
Им, ветреницам, холодно.

От кружки синевы со льдом,
От пены буревестников
Вам дурно станет. Впрочем, дом
Кругом затоплен песнью.

И бросьте размышлять о тех,
Кто выехал рыбачить.
По городу гуляет грех
И ходят слезы падших.

3

Разве только грязь видна вам,
А не скачет таль в глазах?
Не играет по канавам –
Словно в яблоках рысак?

Разве только птицы цедят,
В синем небе щебеча,
Ледяной лимон обеден
Сквозь соломину луча?

Оглянись, и ты увидишь
До зари, весь день, везде,
С головой Москва, как Китеж,-
В светло-голубой воде.

Отчего прозрачны крыши
И хрустальны колера?
Как камыш, кирпич колыша,
Дни несутся в вечера.

Город, как болото, топок,
Струпья снега на счету,
И февраль горит, как хлопок,
Захлебнувшийся в спирту.

Белым пламенем измучив
Зоркость чердаков, в косом
Переплете птиц и сучьев –
Воздух гол и невесом.

В эти дни теряешь имя,
Толпы лиц сшибают с ног.
Знай, твоя подруга с ними,
Но и ты не одинок.