Весна (Spring) by Boris Pasternak

What hundreds of buds – gluey, blurry –
stuck on twigs like cigarette-butts!
April is kindled. The park sends out
a mood of maturity, woods shout back.

And the forest’s neck is tightly noosed
by feathered throats – a buffalo netted,
groaning the way a cathedral organ,
steel gladiator, groans in sonatas.

Poetry! Be a Greek sponge with suckers –
I’ll pull you down on the damp green
plank of a garden bench beneath
all this sticky foliage – grow

lush frills and enormous fringes,
drink clouds in, absorb ravines.
And, poetry, at night I’ll squeeze you out
to the health of thirsting paper.

.

by Бори́с Леони́дович Пастерна́к
(Boris Leonidovich Pasternak)
(1916)
from Over the Barriers
translated by Angela Livingstone

.

Additional information: Not to be confused with the other Spring poem by Pasternak from the collection Themes and Variations. This is an alternative translation to that of Jon Stallworthy and Peter France of the same poem. This translation only covers the first part of the poem but below is the full original version in Cyrillic.

.

Весна

1

Что почек, что клейких заплывших огарков
Налеплено к веткам! Затеплен
Апрель. Возмужалостью тянет из парка,
И реплики леса окрепли.

Лес стянут по горлу петлею пернатых
Гортаней, как буйвол арканом,
И стонет в сетях, как стенает в сонатах
Стальной гладиатор органа.

Поэзия! Греческой губкой в присосках
Будь ты, и меж зелени клейкой
Тебя б положил я на мокрую доску
Зеленой садовой скамейки.

Расти себе пышные брыжжи и фижмы,
Вбирай облака и овраги,
А ночью, поэзия, я тебя выжму
Во здравие жадной бумаги.

2

Весна! Не отлучайтесь
Сегодня в город. Стаями
По городу, как чайки,
Льды раскричались, таючи.

Земля, земля волнуется,
И катятся, как волны,
Чернеющие улицы,-
Им, ветреницам, холодно.

По ним плывут, как спички,
Сгорая и захлебываясь,
Сады и электрички,-
Им, ветреницам, холодно.

От кружки плывут, как спички,
Сгорая и захлебываясь,
Сады и электрички,-
Им, ветреницам, холодно.

От кружки синевы со льдом,
От пены буревестников
Вам дурно станет. Впрочем, дом
Кругом затоплен песнью.

И бросьте размышлять о тех,
Кто выехал рыбачить.
По городу гуляет грех
И ходят слезы падших.

3

Разве только грязь видна вам,
А не скачет таль в глазах?
Не играет по канавам –
Словно в яблоках рысак?

Разве только птицы цедят,
В синем небе щебеча,
Ледяной лимон обеден
Сквозь соломину луча?

Оглянись, и ты увидишь
До зари, весь день, везде,
С головой Москва, как Китеж,-
В светло-голубой воде.

Отчего прозрачны крыши
И хрустальны колера?
Как камыш, кирпич колыша,
Дни несутся в вечера.

Город, как болото, топок,
Струпья снега на счету,
И февраль горит, как хлопок,
Захлебнувшийся в спирту.

Белым пламенем измучив
Зоркость чердаков, в косом
Переплете птиц и сучьев –
Воздух гол и невесом.

В эти дни теряешь имя,
Толпы лиц сшибают с ног.
Знай, твоя подруга с ними,
Но и ты не одинок.

Advertisement

Дождь (Rain) by Boris Pasternak

Inscription on the ‘Book of the Steppe’

.

She’s here with me. Come strum, pour, laugh,

Tear the twilight through and through!

Drown, flow down, an epigraph

To a love like you!

.

Scurry like a silk-worm

And beat the window’s drum.

Combine, entwine,

And let the darkness come!

.

Noon midnight, cloudburst – come for her!

Walking home, soaked to the skin!

Whole tree-loads of water

On eyes, cheeks, jasmin!

.

Hosanna to Egyptian darkness!

Drops chuckle, slide, collide,

And suddenly the air smells new

As to patients who’ve come through.

.

Let’s run and pluck – as from guitars

Guitarists pluck a phrase –

The garden Saint-Gothard

Washed with a lime-tree haze.

.

.

By Бори́с Леони́дович Пастерна́к

(Boris Leonidovich Pasternak)

from Сестра моя — жизнь (My Sister, Life)

(Summer 1917)

translated by Jon Stallworthy and Peter France

.

Beneath is the original Russian version of the poem in Cyrillic.

.

Дождь

Надпись на “Книге степи”

Она со мной. Наигрывай,
Лей, смейся, сумрак рви!
Топи, теки эпиграфом
К такой, как ты, любви!

Снуй шелкопрядом тутовым
И бейся об окно.
Окутывай, опутывай,
Еще не всклянь темно!

– Ночь в полдень, ливень — гребень ей!
На щебне, взмок — возьми!
И — целыми деревьями
В глаза, в виски, в жасмин!

Осанна тьме египетской!
Хохочут, сшиблись, — ниц!
И вдруг пахнуло выпиской
Из тысячи больниц.

Теперь бежим сощипывать,
Как стон со ста гитар,
Омытый мглою липовой
Садовый Сен-Готард.

Зеркало (Mirror) by Boris Pasternak

In the mirror is steaming a cocoa cup,

A lace curtain sways, and along

The path to the chaos of garden and steppe

The mirror runs to the swing.

.

There swaying pines needle the air with resin;

There, fussily bending to look

For its glasses, the garden is combing the grass;

There Shade is reading a book.

.

And into the background, the darkness, beyond

The gate into grasslands sweet

With drugs, down the path, between snail-trails and twigs

The quartz shimmers white in the heat.

.

The soul can’t be mined, like a seam with saltpetre,

Or hacked out, like gems, with a pick.

The huge garden shakes in the hall, in the mirror –

But the glass does not break.

.

I cannot extinguish the light of my eyes

In this hypnotic domain,

As slugs in the garden will plug the eyes

Of statues after rain.

.

Water trickles the ear, and a siskin,

Chirping, hurdles the sticks.

You can stain their lips with bilberry juice,

You will not put an end to their tricks.

.

The garden raises its fist to the mirror;

The room and the garden shake.

It runs to the swing, and catches it, shakes it,

And still the glass does not break.

.

.

by Бори́с Леони́дович Пастерна́к

(Boris Leonidovich Pasternak)

from Сестра моя — жизнь (My Sister, Life)

(Summer 1917)

translated by Jon Stallworthy and Peter France

The poem recited, in it’s original Russian form, by E. Pasternak.

Beneath is the original Russian version of the poem in Cyrillic.

Зеркало

В трюмо испаряется чашка какао,
Качается тюль, и — прямой
Дорожкою в сад, в бурелом и хаос
К качелям бежит трюмо.

Там сосны враскачку воздух саднят
Смолой; там по маете
Очки по траве растерял палисадник,
Там книгу читает Тень.

И к заднему плану, во мрак, за калитку
В степь, в запах сонных лекарств
Струится дорожкой, в сучках и в улитках
Мерцающий жаркий кварц.

Огромный сад тормошится в зале
В трюмо — и не бьет стекла!
Казалось бы, всё коллодий залил,
С комода до шума в стволах.

Зеркальная всё б, казалось, нахлынь
Непотным льдом облила,
Чтоб сук не горчил и сирень не пахла, –
Гипноза залить не могла.

Несметный мир семенит в месмеризме,
И только ветру связать,
Что ломится в жизнь и ломается в призме,
И радо играть в слезах.

Души не взорвать, как селитрой залежь,
Не вырыть, как заступом клад.
Огромный сад тормошится в зале
В трюмо — и не бьет стекла.

И вот, в гипнотической этой отчизне
Ничем мне очей не задуть.
Так после дождя проползают слизни
Глазами статуй в саду.

Шуршит вода по ушам, и, чирикнув,
На цыпочках скачет чиж.
Ты можешь им выпачкать губы черникой,
Их шалостью не опоишь.

Огромный сад тормошится в зале,
Подносит к трюмо кулак,
Бежит на качели, ловит, салит,
Трясет — и не бьет стекла!

Плачущий сад (The Weeping Garden) by Boris Pasternak

It’s terrible: dripping and listening

If it’s as much alone as ever –

Crumpling a lacy branch at the window –

Or if there’s an eavesdropper.

.

But audibly the porous earth

Is choking with so much growth

And in the distance, as in August,

Midnight ripens with the harvest.

.

No sound. And no one hiding.

Having made sure it’s on its own

It returns to its old game – sliding

From gable to gutter and down.

.

I’ll raise it to my lips and listen

If I’m as much alone as ever –

Ready to sob if I have to –

Or if there’s an eavesdropper.

.

But all is quiet. Not a leaf stirs.

Nothing anywhere to be seen,

Except the gulps and splashing galoshes

And sighs and tears in between.

.

.

by Бори́с Леони́дович Пастерна́к

(Boris Leonidovich Pasternak)

from Сестра моя — жизнь (My Sister, Life)

(1917)

translated by Jon Stallworthy and Peter France

A recital of the poem in Russian by Pavel Besedin

Beneath is the original version of the poem in Russian Cyrillic.

Плачущий сад

Ужасный! — Капнет и вслушается,

Все он ли один на свете

Мнет ветку в окне, как кружевце,

Или есть свидетель.

.

Но давится внятно от тягости

Отеков — земля ноздревая,

И слышно: далеко, как в августе,

Полуночь в полях назревает.

.

Ни звука. И нет соглядатаев.

В пустынности удостоверясь,

Берется за старое — скатывается

По кровле, за желоб и через.

.

К губам поднесу и прислушаюсь,

Все я ли один на свете, —

Готовый навзрыд при случае, —

Или есть свидетель.

.

Но тишь. И листок не шелохнется.

Ни признака зги, кроме жутких

Глотков и плескания в шлепанцах

И вздохов и слез в промежутке.

.

.

Additional information: As a teenager, Boris Pasternak fell in love with Ida Vysotskaya, the daughter of a wealthy Moscow tea merchant. Almost 5 years have passed since they met, before the aspiring poet ventured to propose to her and was refused. Memories of unsuccessful matchmaking long tormented Pasternak, who continued to have very tender feelings for Ide Vysotskaya. He tried not to mention this in his poems, but from time to time works appeared in which the pain, longing and disappointment of the poet were easily interpreted.

In 1917, resting in the country, Pasternak wrote an initial rough draft of the poem “The Weeping Garden”. The author himself, after many years, admitted that this work was written in one breath under the influence of a momentary impulse. Moreover, the poet at first did not think to draw a parallel between the usual summer rain and his own state of mind. This happened somewhat spontaneously, even unexpectedly, for the author himself. He felt anguish when looking out upon the night garden from his window. He felt that nature experiences exactly the same feeling of loneliness and longing as he did at times.

In his special manner, Pasternak conveys the sounds, rustles and even smells of a night garden, humanizing it and endowing it with the features of a lonely man. The hero of his work is constantly listening, “If it’s as much alone as ever“, and at the same time secretly dreams of attracting attention to himself. The garden weeps with warm summer rain, and the drops of moisture either freeze or slide “sliding / From gable to gutter and down“.

The poet himself is also “Ready to sob if I have to”, but looks around, looking for involuntary witnesses of his grief. Subconsciously, he wants to tell at least someone about what has become painful, to share his thoughts with feelings and feelings. However, the author is just as lonely as the night summer garden, and he has nowhere to wait for words of sympathy or comfort . “Nothing anywhere to be seen, / Except the gulps and splashing galoshes / And sighs and tears in between” the author notes, secretly regretting that at this moment there is no truly close person next to him. Pasternak still does not realize that life itself is preparing a cure for unrequited love for him, and very soon he will be able to find, albeit short-lived, but still happiness, next to another woman – artist Eugenia Vladimirovna Lurie.

Зима приближается (Winter Approaches) by Boris Pasternak

Winter approaches. And once again
The secret retreat of some bear
Will vanish under impassible mud
To a tearful child's despair.
 
Little huts will awaken in lakes
Reflecting their smoke like a path.
Encircled by autumn's cold slush,
Life-lovers will meet by the heath.
 
Inhabitants of the stern North,
Whose roof is the open air,
'In this sign conquer' is written
On each inaccessible lair.
 
I love you, provincial retreats,
Off the map, off the road, past the farm.
The more thumbed and grubby the book,
The greater for me its charm.
 
Slow lines of lumbering carts,
You spell out an alphabet leading
From meadow to meadow. Your pages
Were always my favourite reading.
 
And suddenly here it is written
Again, in the first snow – the spidery
Cursive italic of sleigh runners -
A page like a piece of embroidery.
 
A silvery-hazel October.
Pewter shine since the frosts began.
Autumnal twilight of Chekov,
Tchaikovsky and Levitan.
 
by Бори́с Леони́дович Пастерна́к
(Boris Leonidovich Pasternak)
(1943)
translated by Jon Stallworthy and Peter France 

The poem read in Russian by the actor Aleksandr Feklistov

Below is the original Russian Cyrillic version of the poem:

Зима приближается


Зима приближается. Сызнова
Какой-нибудь угол медвежий
Под слезы ребенка капризного
Исчезнет в грязи непроезжей.

Домишки в озерах очутятся,
Над ними закурятся трубы.
В холодных объятьях распутицы
Сойдутся к огню жизнелюбы.

Обители севера строгого,
Накрытые небом, как крышей!
На вас, захолустные логова,
Написано: сим победиши.

Люблю вас, далекие пристани
В провинции или деревне.
Чем книга чернее и листанней,
Тем прелесть ее задушевней.

Обозы тяжелые двигая,
Раскинувши нив алфавиты,
Вы с детства любимою книгою
Как бы посредине открыты.

И вдруг она пишется заново
Ближайшею первой метелью,
Вся в росчерках полоза санного
И белая, как рукоделье.

Октябрь серебристо-ореховый.
Блеск заморозков оловянный.
Осенние сумерки Чехова,
Чайковского и Левитана.