Август (August) by Boris Pasternak

As it promised without deception
the sun burst through early in the morning
with a slanting saffron strip
from the curtain to the divan.

It covered with a hot ochre
the neighbouring forest, the houses of the village,
my bed, the damp pillow
and the edge of the wall behind the book shelf.

I remembered why
the pillow was damp.
I dreamed that you came one after
the other through the forest to see me off.

You walked in a crowd, separately and in pairs,
suddenly somebody remembered that today
is the sixth of August Old Style,
the Transfiguration of the Lord.

Usually a light without a flame
comes out on that day from Mount Tabor,
and the autumn, clear as a sign,
rivets gazes to itself.

And you went through the thin, beggarly,
naked, trembling alder thicket
into the ginger-red cemetery copse
which glowed like a honey cake.

The imposing sky neighboured
the treetops that had fallen silent,
and the distance echoed and called with the long
drawn out voices of the cocks.

In the forest like a public land surveyor
death stood in the middle of the graveyard,
looking at my dead pale face
so as to dig a grave the right length.

Everyone physically sensed
a quiet voice close by.
It was my former prophetic voice
that resounded untouched by decay.

‘Farewell, azure of the Transfiguration,
and gold of the second Salvation.
Soften with a woman’s final caress
the bitterness of my fateful hour.

Farewell, years of hardship,
we will say farewell to the woman throwing
down a challenge to the abyss of humiliation!
I am your battlefield.

Farewell, spread out sweep of the wing,
free stubbornness of flight,
and the image of the world, presented in the word,
and creation, and miracle-working.’

By Бори́с Леони́дович Пастерна́к
(Boris Leonidovich Pasternak)
(1953)
from До́ктор Жива́го
(Doctor Zhivago)
translated by Richard McKane

Additional information: The poem is featured in the novel До́ктор Жива́го (Doctor Zhivago) as if written by it’s protagonist Yuri Zhivago.

The poem read by Александр Феклистов (Aleksandr Fleklistov).

Август

Как обещало, не обманывая,
Проникло солнце утром рано
Косою полосой шафрановою
От занавеси до дивана.

Оно покрыло жаркой охрою
Соседний лес, дома поселка,
Мою постель, подушку мокрую,
И край стены за книжной полкой.

Я вспомнил, по какому поводу
Слегка увлажнена подушка.
Мне снилось, что ко мне на проводы
Шли по лесу вы друг за дружкой.

Вы шли толпою, врозь и парами,
Вдруг кто-то вспомнил, что сегодня
Шестое августа по старому,
Преображение Господне.

Обыкновенно свет без пламени
Исходит в этот день с Фавора,
И осень, ясная, как знаменье,
К себе приковывает взоры.

И вы прошли сквозь мелкий, нищенский,
Нагой, трепещущий ольшаник
В имбирно-красный лес кладбищенский,
Горевший, как печатный пряник.

С притихшими его вершинами
Соседствовало небо важно,
И голосами петушиными
Перекликалась даль протяжно.

В лесу казенной землемершею
Стояла смерть среди погоста,
Смотря в лицо мое умершее,
Чтоб вырыть яму мне по росту.

Был всеми ощутим физически
Спокойный голос чей-то рядом.
То прежний голос мой провидческий
Звучал, не тронутый распадом:

«Прощай, лазурь преображенская
И золото второго Спаса
Смягчи последней лаской женскою
Мне горечь рокового часа.

Прощайте, годы безвременщины,
Простимся, бездне унижений
Бросающая вызов женщина!
Я – поле твоего сражения.

Прощай, размах крыла расправленный,
Полета вольное упорство,
И образ мира, в слове явленный,
И творчество, и чудотворство».

1953 г.

A 1954 recording of Boris Pasternak himself reading the poem.

Импровизация (Improvisation) by Boris Pasternak

I was feeding the flock of keys out of my hand
To a beating of wings. I was standing on tiptoe,
My hands reaching out to the splashing and screaming
My sleeve was rolled up and night brushed my elbow.

And it was pitch dark. And there was a pond
And waves. And the love-birds and suchlike, it seemed,
Would surely be pecked to death long before those
Whose black, strident, savage beaks screamed.

And there was a pond. And it was pitch dark
Except where the lilies like torches were flickering.
A wave was gnawing the planks of the dinghy.
And birds at my elbow were snapping and bickering.

Night rattled like phlegm in the throats of the ponds.
The fledgling had yet to be fed, it seemed,
And the females would peck it to death long before
The roulades would cease in the gullet that screamed.

by Бори́с Леони́дович Пастерна́к
(Boris Leonidovich Pasternak)
(1916)
from Поверх барьеров
(Over The Barriers)
translated by Jon Stallworthy and Peter France

A reading of the poem in Russian.

Beneath is the original, Russian Cyrillic, version of the poem.

Импровизация  
 
Я клавишей стаю кормил с руки
Под хлопанье крыльев, плеск и клекот.
Я вытянул руки, я встал на носки,
Рукав завернулся, ночь терлась о локоть.

И было темно. И это был пруд
И волны.- И птиц из породы люблю вас,
Казалось, скорей умертвят, чем умрут
Крикливые, черные, крепкие клювы.

И это был пруд. И было темно.
Пылали кубышки с полуночным дегтем.
И было волною обглодано дно
У лодки. И грызлися птицы у локтя.

И ночь полоскалась в гортанях запруд,
Казалось, покамест птенец не накормлен,
И самки скорей умертвят, чем умрут
Рулады в крикливом, искривленном горле.  

Урал впервые (The Urals For The First Time) by Boris Pasternak

Without obstetrician, in darkness, unconscious,
The towering Urals, hands clawing the night,
Yelled out in travail and fainted away,
Blinded by agony, gave birth to light.
 
In thunder, the masses and bronzes of mountains,
Accidentally struck, avalanched down.
The train went on panting. And somewhere this made
The spectres of firs go shyly to ground.
 
The smoke-haze at dawn was a soporific,
Administered slyly – to mountain and factory -
By men lighting stoves, by sulphurous dragons,
As thieves slip a drug in a traveller's tea.
 
They came in to fire. From the crimson horizon
Down to their timberline destination,
Asians were skiing with crowns for the pines.
And summoning them to their coronation.
 
And the pines, shaggy monarchs, in order of precedence
Rising up, stepped out, row on row
On to a damascened cloth-of-gold carpet
Spread with the orange of crusted snow.
 

by Бори́с Леони́дович Пастерна́к
(Boris Leonidovich Pasternak)
(1916)
from Поверх барьеров (Over The Barriers)
translated by Jon Stallworthy and Peter France 

The poem recited by Anastasiya Dikovistkaya in Russian.

Below is the original, Russian Cyrillic, version of the poem.

Урал впервые

Без родовспомогательницы, во мраке, без памяти,
На ночь натыкаясь руками, Урала
Твердыня орала и, падая замертво,
В мученьях ослепшая, утро рожала.

Гремя опрокидывались нечаянно задетые
Громады и бронзы массивов каких-то.
Пыхтел пассажирский. И, где-то от этого
Шарахаясь, падали призраки пихты.

Коптивший рассвет был снотворным. Не иначе:
Он им был подсыпан - заводам и горам -
Лесным печником, злоязычным Горынычем,
Как опий попутчику опытным вором.

Очнулись в огне. С горизонта пунцового
На лыжах спускались к лесам азиатцы,
Лизали подошвы и соснам подсовывали
Короны и звали на царство венчаться.

И сосны, повстав и храня иерархию
Мохнатых монархов, вступали
На устланный наста оранжевым бархатом
Покров из камки и сусали. 

Зима приближается (Winter Approaches) by Boris Pasternak

Winter approaches. And once again
The secret retreat of some bear
Will vanish under impassible mud
To a tearful child's despair.
 
Little huts will awaken in lakes
Reflecting their smoke like a path.
Encircled by autumn's cold slush,
Life-lovers will meet by the heath.
 
Inhabitants of the stern North,
Whose roof is the open air,
'In this sign conquer' is written
On each inaccessible lair.
 
I love you, provincial retreats,
Off the map, off the road, past the farm.
The more thumbed and grubby the book,
The greater for me its charm.
 
Slow lines of lumbering carts,
You spell out an alphabet leading
From meadow to meadow. Your pages
Were always my favourite reading.
 
And suddenly here it is written
Again, in the first snow – the spidery
Cursive italic of sleigh runners -
A page like a piece of embroidery.
 
A silvery-hazel October.
Pewter shine since the frosts began.
Autumnal twilight of Chekov,
Tchaikovsky and Levitan.
 
by Бори́с Леони́дович Пастерна́к
(Boris Leonidovich Pasternak)
(1943)
translated by Jon Stallworthy and Peter France 

The poem read in Russian by the actor Aleksandr Feklistov

Below is the original Russian Cyrillic version of the poem:

Зима приближается


Зима приближается. Сызнова
Какой-нибудь угол медвежий
Под слезы ребенка капризного
Исчезнет в грязи непроезжей.

Домишки в озерах очутятся,
Над ними закурятся трубы.
В холодных объятьях распутицы
Сойдутся к огню жизнелюбы.

Обители севера строгого,
Накрытые небом, как крышей!
На вас, захолустные логова,
Написано: сим победиши.

Люблю вас, далекие пристани
В провинции или деревне.
Чем книга чернее и листанней,
Тем прелесть ее задушевней.

Обозы тяжелые двигая,
Раскинувши нив алфавиты,
Вы с детства любимою книгою
Как бы посредине открыты.

И вдруг она пишется заново
Ближайшею первой метелью,
Вся в росчерках полоза санного
И белая, как рукоделье.

Октябрь серебристо-ореховый.
Блеск заморозков оловянный.
Осенние сумерки Чехова,
Чайковского и Левитана. 

Гроза моментальная навек (Storm, Instantaneous Forever) by Boris Pasternak

Then summer took leave of the platform
and waiting room. Raising his cap,
the storm at night for souvenir
took snap after dazzling snap.
 
The lilac darkened. And the storm
came bounding in from the meadows
with a sheaf of lightning flashes
to light the office windows.
 
And when malicious delight ran
down corrugated iron in torrents,
and like charcoal on a drawing
the downpour crashed against the fence,
 
the avalanche of consciousness began
to glimmer: light, it seemed, would soon
food even those corners of reason
where now it is bright as noon.


by  Бори́с Леони́дович Пастерна́к
(Boris Leonidovich Pasternak)
from Сестра моя - жизнь
(My Sister, Life)
(1919)
translated by Jon Stallworthy and Peter France

Pasternak’s poem recited by Sergei Yursky

Below is the original version of the poem in Cyrillic.

А затем прощалось лето
С полустанком. Снявши шапку,
Сто слепящих фотографий
Ночью снял на память гром.

Меркла кисть сирени. B это
Время он, нарвав охапку
Молний, с поля ими трафил
Озарить управский дом.

И когда по кровле зданья
Разлилась волна злорадства
И, как уголь по рисунку,
Грянул ливень всем плетнем,

Стал мигать обвал сознанья:
Вот, казалось, озарятся
Даже те углы рассудка,
Где теперь светло, как днем!