Благословляю ежедневный труд… (I bless the daily labour) by Marina Tsvetaeva

I bless the daily labour of my hands,
I bless the sleep that nightly is my own.
The mercy of the Lord, the Lord’s commands,
The law of blessings and the law of stone.

My dusty purple, with its ragged seams…
My dusty staff, where all light’s rays are shed.
And also, Lord, I bless the peace
In others’ houses – others’ ovens’ bread.

by Марина Ивановна Цветаева
(Marina Ivanovna Tsvetaeva)
(21 May 1918)
from Bon-Voyages (1921-22)
translated by David McDuff

The poem recited in Russian by Anna Smirnova

Благословляю ежедневный труд

Благословляю ежедневный труд,
Благословляю еженощный сон.
Господню милость и Господень суд,
Благой закон – и каменный закон.

И пыльный пурпур свой, где столько дыр,
И пыльный посох свой, где все лучи…
– Ещё, Господь, благословляю мир
В чужом дому – и хлеб в чужой печи.

Excerpt from Ученик (The Disciple) by Marina Tsvetaeva

2
There is a certain hour like a shed burden,
When in ourselves we tame our pride.
Hour of discipledom – in every lifetime
Triumphant, and not to be denied.

A lofty hour when, having laid our weapons
At feet shown to us by a pointing Hand,
We trade for camel hair our martial porphyry
Upon the sea’s expanse of sand.

O this hour, like the Voice that raises
Us to greater deeds from the self-will of days!
O hour, when our dense volume presses on us
We bow to earth like the ripe ears of maize.

The ears have grown, the festive hour is over,
The grain is longing for the grinding mill.
The Law! The Law! The yoke which in the earth’s womb
I lust after still.

Hour of discipledom. But visible’s
Another light – yet one more dawn has glowed.
Be blessed, and follow in its steps,
You, sovereign hour of solitude.

by Марина Ивановна Цветаева
(Marina Ivanovna Tsvetaeva)
(15 April 1921)
from Ремесло (The Craft) (1923)
translated by David McDuff

Information: The cycle is dedicated to Prince Serge Wolkonsky, also referred to as Sergei Mikhailovitch Volkonsky (Серге́й Миха́йлович Волко́нский), who was the grandson of the Decemberist Sergei Volkonsky. Serge was a theatre figure and writer whom Tsvetaeva met in Moscow in 1919, and in 1921 “rewrote him cleanly – out of pure delight and gratitude – his manuscript … and she didn’t write a line of hers, and I didn’t have time, and suddenly she broke through the Apprentice.” Tsvetaeva‘s friendly relationship with Volkonsky continued abroad for many years.

Beneath is the original form of the poem in Cyrillic. It is the second part of the poem series Ученик which can be translated as ‘apprentice’, ‘disciple’, ‘pupil’ or ‘learner’:

Ученик

2

Есть некий час…

Тютчев.

Есть некий час — как сброшенная клажа:
Когда в себе гордыню укротим.
Час ученичества, он в жизни каждой
Торжественно-неотвратим.

Высокий час, когда, сложив оружье
К ногам указанного нам — Перстом,
Мы пурпур Воина на мех верблюжий
Сменяем на песке морском.

О этот час, на подвиг нас — как Голос
Вздымающий из своеволья дней!
О этот час, когда как спелый колос
Мы клонимся от тяжести своей.

И колос взрос, и час весёлый пробил,
И жерновов возжаждало зерно.
Закон! Закон! Ещё в земной утробе
Мной вожделенное ярмо.

Час ученичества! Но зрим и ведом
Другой нам свет, — ещё заря зажглась.
Благословен ему грядущий следом
Ты — одиночества верховный час!

(15 апреля 1921)

Веселись, душа, пей и ешь! (Make merry, my soul…) by Marina Tsvetaeva

Веселись, душа, пей и ешь! (Make merry, my soul) by Marina Tsvetaeva

Make merry, my soul, drink and eat!
When my last hour goes
Stretch me so that my two feet
Cover four high roads.

Where, the empty fields across,
Wolves and ravens roam,
Over me make the shape of a cross,
Signpost looming alone.

In the night I have never shunned
Places accursed and blamed.
High above me you shall stand,
Cross without a name.

More than one of you was drunk, full-fed
On me, companions, friends.
Cover me over to my head
Tall weeds of the fens.

Do not light a candle for me
In the church’s depth.
I don’t want eternal memory
On my native earth.

.

by Марина Ивановна Цветаева
(Marina Ivanovna Tsvetaeva)
(4 April 1916)
from Bon-Voyages (1921-22)
translated by David McDuff

Beneath is the original form of the poem in Cyrillic.

.

Веселись, душа, пей и ешь!

Веселись, душа, пей и ешь!
А настанет срок –
Положите меня промеж
Четырех дорог.

Там где во поле, во пустом
Воронье да волк,
Становись надо мной крестом,
Раздорожный столб!

Не чуралася я в ночи
Окаянных мест.
Высоко надо мной торчи,
Безымянный крест.

Не один из вас, други, мной
Был и сыт и пьян.
С головою меня укрой,
Полевой бурьян!

Не запаливайте свечу
Во церковной мгле.
Вечной памяти не хочу
На родной земле.

Весна (Spring) by Boris Pasternak

What hundreds of buds – gluey, blurry –
stuck on twigs like cigarette-butts!
April is kindled. The park sends out
a mood of maturity, woods shout back.

And the forest’s neck is tightly noosed
by feathered throats – a buffalo netted,
groaning the way a cathedral organ,
steel gladiator, groans in sonatas.

Poetry! Be a Greek sponge with suckers –
I’ll pull you down on the damp green
plank of a garden bench beneath
all this sticky foliage – grow

lush frills and enormous fringes,
drink clouds in, absorb ravines.
And, poetry, at night I’ll squeeze you out
to the health of thirsting paper.

.

by Бори́с Леони́дович Пастерна́к
(Boris Leonidovich Pasternak)
(1916)
from Over the Barriers
translated by Angela Livingstone

.

Additional information: Not to be confused with the other Spring poem by Pasternak from the collection Themes and Variations. This is an alternative translation to that of Jon Stallworthy and Peter France of the same poem. This translation only covers the first part of the poem but below is the full original version in Cyrillic.

.

Весна

1

Что почек, что клейких заплывших огарков
Налеплено к веткам! Затеплен
Апрель. Возмужалостью тянет из парка,
И реплики леса окрепли.

Лес стянут по горлу петлею пернатых
Гортаней, как буйвол арканом,
И стонет в сетях, как стенает в сонатах
Стальной гладиатор органа.

Поэзия! Греческой губкой в присосках
Будь ты, и меж зелени клейкой
Тебя б положил я на мокрую доску
Зеленой садовой скамейки.

Расти себе пышные брыжжи и фижмы,
Вбирай облака и овраги,
А ночью, поэзия, я тебя выжму
Во здравие жадной бумаги.

2

Весна! Не отлучайтесь
Сегодня в город. Стаями
По городу, как чайки,
Льды раскричались, таючи.

Земля, земля волнуется,
И катятся, как волны,
Чернеющие улицы,-
Им, ветреницам, холодно.

По ним плывут, как спички,
Сгорая и захлебываясь,
Сады и электрички,-
Им, ветреницам, холодно.

От кружки плывут, как спички,
Сгорая и захлебываясь,
Сады и электрички,-
Им, ветреницам, холодно.

От кружки синевы со льдом,
От пены буревестников
Вам дурно станет. Впрочем, дом
Кругом затоплен песнью.

И бросьте размышлять о тех,
Кто выехал рыбачить.
По городу гуляет грех
И ходят слезы падших.

3

Разве только грязь видна вам,
А не скачет таль в глазах?
Не играет по канавам –
Словно в яблоках рысак?

Разве только птицы цедят,
В синем небе щебеча,
Ледяной лимон обеден
Сквозь соломину луча?

Оглянись, и ты увидишь
До зари, весь день, везде,
С головой Москва, как Китеж,-
В светло-голубой воде.

Отчего прозрачны крыши
И хрустальны колера?
Как камыш, кирпич колыша,
Дни несутся в вечера.

Город, как болото, топок,
Струпья снега на счету,
И февраль горит, как хлопок,
Захлебнувшийся в спирту.

Белым пламенем измучив
Зоркость чердаков, в косом
Переплете птиц и сучьев –
Воздух гол и невесом.

В эти дни теряешь имя,
Толпы лиц сшибают с ног.
Знай, твоя подруга с ними,
Но и ты не одинок.

Sailors’ Hospital by R. S. Thomas

It was warm

Inside, but there was

Pain there, I came out

Into the cold wind

Of April. There were birds

In the brambles’ old,

Jagged iron, with one striking

Its small song. To the west,

Rising from the grey

Water, leaning one

On another were the town’s

Houses. Who first began

That refuse: time’s waste

Growing at the edge

Of the clean sea? Some sailor,

Fetching up on the

Shingle before wind

Or current, made it his

Harbour, hung up his clothes

In the sunlight; found women

To breed from – those sick men

His descendants. Every day

Regularly the tide

Visits them with its salt

Comfort; their wounds are shrill

In the rigging of the

Tall ships.

With clenched thoughts,

That not even the sky’s

Daffodil could persuade

To open, I turned back

To the nurses in their tugging

At him, as he drifted

Away on the current

Of his breath, further and further,

Out of hail of our love.

.

by R. S. Thomas

from Not That He Brought Flowers (1968)